О картине

"Восста род на род" - это строка из "Повести временных лет", первой русской летописи, составленной в ХII веке монахом Киево-Печерског о монастыря Нестором: "И восстал род на род, и были среди них усобицы, и начали сами воевать друг против друга..."

Рерих Н.К. Толстой и Тагор / Листы дневника. Том 2 (1936-1941). М.: МЦР, 1995.
"Непременно вы должны побывать у Толстого", - гремел маститый В.В. Стасов за своим огромным заваленным столом.
Разговор происходил в Публичной Библиотеке, когда я пришел к Стасову после окончания Академии Художеств в 1897 году: "Что мне все ваши академические дипломы и отличия! Вот пусть сам великий писатель земли русской произведет вас в художники. Вот это будет признание. Да и "Гонца" вашего никто не оценит, как Толстой. Он-то сразу поймет, с какою такою вестью спешит ваш "Гонец". Нечего откладывать, через два дня мы с Римским-Корсако вым едем в Москву. Айда с нами! Еще и Илья (скульптор Гинзбург) едет. Непременно, непременно едем".
И вот мы в купе вагона. Стасов, а ему уже семьдесят лет, улегся на верхней полке и уверяет, что иначе он спать не может. Длинная белая борода свешивается вниз. Идет длиннейший спор с Римским-Корсако вым о его новой опере. Реалисту Стасову не вся поэтическая этика "Китеж-Града" по сердцу.
"Вот погодите, сведу я вас с Толстым поспорить. Он уверяет, что музыку не понимает, а сам плачет от нее", - грозит Стасов Корсакову.
...Утром в Москве, ненадолго остановившись в гостинице, мы все отправились в Хамовнический переулок, в дом Толстого. Каждый вез какие-то подарки. Римский-Корсако в - свои новые ноты, Гинзбург бронзовую фигуру Толстого, Стасов - какие-то новые книги и я - фотографию с "Гонца".
Тот, кто знавал тихие переулки старой Москвы, старинные дома, отделенные от улицы двором, всю эту атмосферу просвещенного быта - тот знает и аромат этих старых усадеб. Пахло не то яблоками, не то старой краской, не то особым запахом библиотеки. Все было такое простое и вместе с тем утонченное. Встретила нас графиня Софья Андреевна. Разговором, конечно, завладел Стасов, а сам Толстой вышел позже. Тоже такой белый, в светлой блузе, потом прозванный "толстовкой". Характерный жест рук, засунутых за пояс - так хорошо уловленный на портрете Репина.
Только в больших людях может сочетаться такая простота и в то же время несказуемая значительность. Я бы сказал - величие, но такое слово не полюбилось бы самому Толстому, и он вероятно оборвал бы его каким-либо суровым замечанием. А против простоты он не воспротивился бы. Только огромный мыслительский и писательский талант и необычайно расширенное сознание могут создать ту убедительность, которая выражалась во всей фигуре, в жестах и словах Толстого. Говорили, что лицо у него было простое. Это неправда, у него было именно значительное русское лицо. Такие лица мне приходилось встречать у старых мудрых крестьян, у староверов, живших далеко от городов. Черты Толстого могли казаться суровыми. Но в них не было напряжения, и само воодушевление его при некоторых темах разговоров не было возбуждением, но наоборот выявлением мощной спокойной мысли. Индии ведомы такие лица.
Осмотрел Толстой скульптуру Гинзбурга, сделав несколько кратких и метких замечаний. Затем пришла и моя очередь, и Стасов оказался совершенно прав, полагая, что "Гонец" не только будет одобрен, но вызовет необычные замечания. На картине моей гонец в ладье спешил к древнему славянскому поселению с важною вестью о том, что "восстал род на род". Толстой говорил: "Случалось ли в лодке переезжать быстроходную реку? Надо всегда править выше того места, куда вам нужно, иначе снесет. Так и в области нравственных требований: надо рулить всегда выше - жизнь все равно снесет. Пусть ваш гонец очень высоко руль держит, тогда доплывет".
Затем Толстой заговорил о народном искусстве, о некоторых картинах из крестьянского быта, как бы желая устремить мое внимание в сторону народа.
"Умейте поболеть с ним", - такие были напутствия Толстого. Затем началась беседа о музыке. Опять появились парадоксы, но за ними звучала такая любовь к искусству, такое искание правды и забота о народном просвещении, что все эти разнообразные беседы сливались в прекрасную симфонию служения человечеству. Получился целый толстовский день. На другое утро, собираясь обратно в дорогу, Стасов говорил мне: "Ну вот, теперь вы получили настоящее звание художника".
[1937 г.]
Урусвати, Гималаи

Рерих Н.К. Огнь претворяющий / Твердыня пламенная. Рига: Виеда, 1991.
Толстой говорил: "Случалось ли вам в лодке переезжать быстроходную реку? Надо всегда править выше того места, куда вам нужно: иначе снесет. Так и в области нравственных требований надо рулить всегда выше - жизнь все равно снесет". "Пусть очень высоко руль держит, тогда доплывет", - пожелал Толстой моему "Гонцу".
"Не смотри в бегущую воду", - говорят монгольские ламы. По опыту перехода верховьев быстрой Голубой реки во время ледохода знаем, насколько нельзя смотреть в эти стремительно несущиеся струи, пронизанные хрустящими льдинками. Нужно избрать дальнюю точку горизонта, чтобы не потерять равновесия. Эти два принципа, "как можно выше" и "как можно дальше", всегда вставали перед человечеством, а сейчас встают, может быть, особенно остро.
Ох эти несущиеся льдинки, острые-преостры е, холодно-ломкие, коней пугающие, точно какие-то заледенелые сердца человеческие, которые, и сами разбиваясь в стоне, стараются подсечь твердую поступь всего идущего "дальше" и "выше". Не против ли этих льдинок-сердец сейчас так стремительно обратилось сознание человеческое к огню. Что же противоставить льдине и холоду и миражному потоку, как не огонь, освещающий, согревающий огнь, на котором куется меч светлый! Поиски тепла согревающего, творящие тепловые светочи, которые так выражены в обращении к Великой Матери Мира, оставят светлые зерна и для нашего времени. А за поисками тепла, за обращением к великому женскому сердцу мы опять обратимся и к поискам центра. В сердце восчувствуем, что нельзя более жить окраинами, нельзя более расчленяться, но создавать можно, лишь осознав центр, тот самый центр, тот самый Град Светлый, о котором столько сказано во всевозможных прообразах.
Кажется, уже вылиты чаши Апокалиптически х Ангелов. Если и горчайшее этих чаш не пробудит сердце человеческое, то ведь и пламень великий куда обратится? Не к опалению ли? Сможет ли непробудившееся сердце трансмутировать этот жгучий пламень очищающий? И если человечество не захочет осознать, во имя чего можно собраться ему, то оно пронесется подобно разбивающимся холодным льдинкам Великой Голубой реки Жизни. Если этот пример разбивающихся льдинок дан нам Голубою рекою, то как же мутно-ужасны струи реки Желтой, постоянно носящей множество трупов. И Голубые и Желтые реки напоминают нам о примерах потери центра, потери единения, потери того простейшего и здорового чувства духовного просветления и накопления.
Примеры истории, с одной стороны, вдохновенные слова поэта, с другой, ведь это не метафизика, это не отвлеченность, а это то самое, во имя чего и грозно и моляще раздавались голоса пророков, предупреждая в самых сверкающих и зовущих образах человечество, забывшее о том, что и "выше" и "дальше".
И вот человечество вошло в кризис. Человечеству некому продать товары. Человечество не знает, в чем работа его, и не имеет работы этой. Вопрос о безработных является ужасной печатью века сего. Безработица прежде всего есть утеря смысла существования, есть следствие ужаса прикрепления существа своего к бегущим, осужденным на таяние льдинкам.
Человек научился завинчивать один винтик, который отвлек его от осознания смысла его бытия. В бедности человек дошел до самых огрубелых форм жизни, иногда более грубых, более бесформенных, нежели орудия каменного века. И в оскудении духа своего человек даже не пытается противостоять потоку обреченных льдинок, которые понесут его в безбрежный океан хаоса.
В ужасе человек ополчается на Прекрасное. Он старается оговорить, низвести ниже все то, что создавалось когда-то истинным подъемом духа. Человек старается разрушить Храмы. Ведь и льдинки пытаются срезать ноги коней переплывающих. Человек пытается перестать читать и с изумлением смотрит, если какие-то, с его точки зрения несовременные, кружки молодежи все же обращаются к великим Заветам. Долго нужно перечислять все те льдинки, которые создают ужас современного существования; те льдинки, которые в ожесточении пытаются уничтожить все на холодном пути своем.
Но не было времен безысходных, ибо безысходность противоречила бы Беспредельности . Как великий Светоч, восстает мощный Огнь, который может трансмутировать каждую льдинку в очищенную энергию. Потому-то велико сейчас время. Грозно оно, но, противоставив лед огню нетленному, можно знать и исход. Конечно, каждый свободен избрать или лед, или огонь творящий. Также каждый свободен остаться в той постыдной середине, которая причиняет, может быть, наибольшие страдания. "Ни холоден, ни горяч, но тепл", - говорят об извергнутых.
Сферы, нашедшие центр, начинают петь, ибо хаос петь не может. Музыка сфер там, где уже найден ритм, где уже найдено число, и в этом законном исчислении рождается великий ритм, сердца открывающий. Легко испепелится огнем сердце, ритма не знающее, но сотрудник, творящий Бытия ритм, воссоздает то пламенное сердце, которое становится нетленным и вечно восходящим, как и сам великий Огнь Пространства.
24 января 1932. Гималаи.

Рерих Н.К. Начало / Листы дневника. Том 2 (1936-1941). М.: МЦР, 1995.
Волнительно было с "Гонцом" в 1897 при окончании Академии. Мы ушли из Академии вместе с Куинджи, его выжили великий князь Владимир и граф И.И. Толстой. Ожидали, что наше восстание за учителя будет осуждено Академией.
Так отчасти и случилось. Не могли не дать звания, но смотрели косо. Ко мне подходил Матэ и предлагал перейти в мастерскую Репина, а на следующий год ехать за границу. Отвечаю: "Василий Васильевич, помилуйте, ведь такая поездка на тридцать сребреников будет похожа". За нашего Архипа Ивановича мы дружно стояли. Где же был другой такой руководитель искусства и жизни?! Никакими заграничными командировками нельзя было оторвать от него. Помню, один клеветник шепнул ему: "Рерих вас продал", а Архип Иванович засмеялся: "Рерих мне цену знает..." Знали цену Куинджи.
На конкурсную выставку приехал Третьяков. Наметил для Москвы Рущица, Пурвита и моего "Гонца". Было большое ожидание. Наконец, Третьяков подходит: "Отдадите "Гонца" за 800 рублей?" А он стоил тысячу, о чем говорить! Пришел Третьяков ко мне наверх в мастерскую. Расспрашивал о дальнейших планах. Узнал, что "Гонец: восстал род на род" - первая из серии "Славяне". Просил извещать, когда остальные будут готовы. Жаль, скоро умер и серия распалась.
"Сходятся старцы" - в Калифорнии. "Зловещие" - в Русском Музее. "Поход" - не знаю, где. Только "Город строят" Серовым и Остроуховым куплен в Третьяковку уже с Дягилевской выставки. Сколько шуму было при этой покупке. Ругали, ругали - потом привыкли. Розанов хорошо написал.
[1937 г.]

Рерих Н.К. Великому народу русскому / Листы дневника. Том 2 (1936-1941). М.: МЦР, 1995.
Гонец о восстании гнал в челне уже сорок три года назад. Затем сходились старцы - народоправный совет. На следующий год шел в гору поход за Родину. Наконец, строили город. И на строительстве - поклон великому народу русскому.
24 Июня 1940 г.
Гималаи

Рерих Н.К. Русь (04.07.1945) / Листы дневника. Том 3. М.: МЦР, 1996.
Русское Сердце, Русское Трудовое Сердце открыто в братском содружестве. Любились русские заветы: Подвиг, Содружество, Добротворчество . И вот Русский Народ начертал эти добрые основы на знамени своем. Народ Русский и все Народы Русские явили всему миру нерушимую любовь к Родине. Показали, как преодолеваются тяжкие препоны, как побеждает творческий труд.
Народы Союза весело перекликаются о новых трудовых победах, шлют признательность неутомимым народным вождям. А тот, кто знает значение благодарности, тот уже стучится в дверь светлого будущего. Русское Сердце - доброе. Поистине, силен магнит Подвига.
Недавно Качалов вдохновенно читал никитинскую "Русь", и вспомнились давние школьные годы, когда рвалось сердце послужить Руси. Иногда жаль, что "Александр Невский", "Ярослав" - в Индоре, а не в Москве. Почему "Новая Земля" (Новугородца) в Тери-Гарвал? Зачем "Борис и Глеб" - в Калифорнии, "Псковитянка" - в Буэнос-Айресе, "Сергий" - в Праге, "Земля Славянская" в Белграде, "Древняя Русь" - в Загребе, "Ростов Великий" - в Африке?.. Много где! Но ведь это все вестники, добрые гонцы. Так уж видно и повелось посылать "Гонцов". Не забыт и завет Толстого моему первому "Гонцу": "Пусть выше руль держит, тогда доплывет". Вот, как умели, так и держали весло во славу Родины. (...)
В дальних снежных Гималаях радуемся, что именно великая Русь победоносна и прежде всего мыслит о торжестве науки, о творчестве, - о связи общечеловеческо й. Велико светлое будущее!
4 июля 1945 г.

Рерих Н.К. Вестники / Листы дневника. Том 3 (1942-1947). М.: МЦР, 1996.
Вот прискакал в наш стан роскошно одетый монгол. Наскоро предупредил о готовящемся нападении голоков и ускакал. Кто он? Незнаемый друг. Откуда? Почему спешил предупредить нас об опасности? Никто никогда не узнал. Много было неожиданных вестников. Не случайно моя первая картина была "Гонец", и с тех пор всякие "Вестники" - моя любимая тема. А в пути, в постоянном движении "Вестники" особенно разновидны. Во всяких одеждах, во всяких головных уборах, но с тою же улыбкою добра.
20 мая 1946 г.